Фруктовая ваза

 

Рус вселися на месте некоем разстоянием Словенска Великаго,

яко стадий 50 у соленого студенца, и созда град между двумя реками,

и нарече во имя свое Руса, иж и доныне именуется Руса Старая.

Реку же ту сущую едину прозва во имя жены своея Порусии, другую ж

реку именова его во имя дщери своея Полиста.

«Хронограф» 1679 г.

 

Брат Словена, основателя города Словенска ( Новгород ), Русс,

основал город Руссу в 3113 г. от сотворения мира на берегах рек

Порусья и Полисти, как названных им в честь своей жены и дочери.

«История государства Российского» М. Карамзин.

 

-Куда посоветуете поехать подышать

Отечеством и где Россия видна?-

спрашивали эмигранты Д.С.Лихачева,

-В Старую Руссу! -отвечал академик.

«Известия», 7 марта 1989 г.

 

Поздний сумеречный рассвет, когда ноябрьская ночь медленно превращается в бесцветную серость, возвестил о приходе нового дня. Утро 13 ноября 1797 года в Старой Руссе выдалось стылым, непогожим. Деревья оголились уже давно, солнце толком не светило, а снег который бы добавил света, ещё не выпал. Редкие дождинки постукивали по крышам домов, видимо желая рассказать нам какую-то историю.

 

Спирька.

Спирька проснулся. Свет уже проник в дом через слюдяное окошко позади большого стола у которого возилась с посудой мать. Раз светло, значит уже поздно. Пора вставать. Но так не охота. Тепло на печке. Рядом ещё сопит младший брат Ванька. Старшего Якова, понятное дело, уж след простыл. Ушел с отцом на работу. Полгода уже встает вместе с отцом и отправляется чуть свет на Соляной завод. Отец, Григорий Назарович, работает на машинном дворе. Он там главный в кузнице, а Яшка у него в помощниках. Гордый такой. Я говорит старший среди подмастерьев. Видел я старшего. Подай, принеси, подержи — только и всего. Спирька тоже часто бывает у отца. Нравится ему смотреть как отец орудует молотом с горячим железом. Когда-нибудь он тоже станет кузнецом. Самым лучшим. Отец говорит, что ещё годик надо подождать. Потом возьмет в кузню.

А пока Спирька главный по хозяйству. Спирька повернулся на спину и потянулся. Мать конечно услыхала:

- Проснулся. Давай вставай. Расцвело давно.

- Ща

- Не сейчас, а давай вставай. Дел много, а у тебя ещё сегодня задание — не отставала мать.

Точно. Как я забыл. Отец вчера принес с работы две кованные петли для дверей и наказал снести к отцу Спиридону в монастырь. Во всей Старой Руссе нет интересней человека чем старый монах отец Спиридон. А я тут разлегся. Сон как рукой сняло. Кубарем скатился с печки. Сунул ноги в сапоги и как был за дверь.

- Ты чего в исподнем за дверь шастаешь — спросила мать по приходу

- Так я до ветру, по быстрому.

- Все равно не порядок. Садись кушать. Завтрак на столе.

Краюха хлеба, два яйца и крынка молока прикрытых полотенцем ждали Спирьку. Покончив с богатым завтраком стал собираться. Первым делом взялся за сапоги. Сапоги были гордостью Спирьки. Хоть и ношенные, Яшкины, а настоящие сапоги. Сверстники все шныряли по улицам в лаптях, а Спирька выхаживал в сапогах. Сын кузнеца как ни как. Долго мотал на ноги обмотки прежде чем надеть их. Время тянул.

- Ма, может я сначала к отцу Спиридону, а потом по домашним.

- Даже и не думай. Сначала всё сделаешь, потом отнесешь.

На другой ответ он и не рассчитывал. Это уж так, больше для порядку. Конечно сначала дела. А дел у Спиридона было много. Дров принести. За коровами убрать да сена им дать. Воды везде натаскать и в дом и в стайку. Это дела обязательные и ежедневные, а кроме них другие разные дела по хозяйству в помощь матери. А шёл Спирьке одиннадцатый год.

Из всех обязательных дел самым тяжелым была вода. Потому, первым делом закончив одеваться, Спирька подошел к кадке, что стояла справа от входной двери. Сдвинул тяжелую крышку и заглянул внутрь. Остатки воды чуть покрывали дно. Пустая. Значит 12 ведер в дом и 4 скотине. Итого 16 ведер. Восемь раз ходить на реку. Много. Оставил на конец. Пожалуй начнем с дров. Для разминки. То, что отец приносит за раз, Спирьке осилить за три. Потом чистить стайку. Не самое приятное занятие, да никуда не денешься. Бери лопату и вперёд. Почистил. Теперь на сеновал. Он над стайкой под крышей. Лезет Спирька по лестнице наверх. Лестница мокрая, руки стынут. Но да это ничего. Мы быстренько. Открыли люк, вниз, в стайку. Накидали сена. Вот и готово. Теперь можно и по воду. Больше всего Спирька не любил таскать воду. Далеко, тяжело, долго. И ещё это коромысло. Будь оно не ладно. Спирька всегда удивлялся. Как это у соседских баб так ловко получается. Набрала два ведра, подцепила коромыслом, на плечо и пошла. Не идет — плывет. Ровненько так. Ни капли не прольется. Спирька бьется с коромыслом каждый день. Как ни старается идти ровно да спокойно — всё одно. Начинают ведра раскачиваться да плескаться водой. Приходится останавливаться да ждать пока успокоятся. Прошёл дальше двадцать шагов — опять тоже самое. Хоть плачь. Измучился он с ним. Пробовал без коромысла таскать. Без рук останешься. Далеко тащить с реки, с Полисти. А колодцами с нашего конца Старой Руссы никогда не пользовались. Вода в них соленая. Так что каждая ходка Спирьки за водой как подвиг. И этих подвигов сегодня восемь. Но, как говорят старики, глаза боятся — руки делают. Так и Спирька. Потихоньку, помаленьку от дома до Полисти и обратно раз. Потом другой, третий. Глядишь и восьмой. Всё. Устал. А время уж полдень.

- Ма, я всё сделал. Пойду отнесу петли.

- Погодь Спиря. В подпол слазь, достань мне редьки да моркови. А ещё мне к печке на вечер лучины настрогай.

Хочешь спорь, хочешь не спорь, а то что сказала мать нужно сделать. Будешь отлынивать, расскажет отцу. И тогда мало не покажется. Делать не чего, полез в подпол. Достал овощи. Лучины потом настрогал.

- Ма, я всё.

- Ну молодец. Помощник ты мой. Садись, покушай. Я кашу сварила.

- Ма, я не хочу.

- Садись, садись. Руки только вымой. Знаю я тебя. Засидишься у отца Спиридона допоздна. Голодный. Покушай и беги.

- Ма, а петли где?

- А где вчера положил, там и лежат.

Вчера вечером, когда отец принес петли, я действительно их смотрел. А куда сунул? Вспомнил. В углу на лавке. Завернуты в холстину. Точно. Вот они. Наскоро перекусив и одевшись, захватив сверток с петлями, побежал Спирька в монастырь.

Ветер свистит, морозит. Обрывает последние листочки с берез. Бежит Спирька знакомой дорогой. Мимо Наталкина Взвоза на Плитную. Вдоль слободы Морозовщина к Живому мосту. Вот и мост через Полисть. Мост хитрый — наплывной. Идешь по нему, а он двигается, качается на воде. По малолетству Спирька сильно боялся ходить по нему. А сейчас ничего, привык. После моста пересек Краснолукскую. Вот и он — Спасо-Преображенский монастырь. Не добегая полсотни шагов до ворот Спиря перешел на шаг. Отдышаться, да и робость побороть. Сколько уж раз ходил он сюда, а все равно одно и тоже. По качающемуся мосту бегать привык, не страшно. А под стенами монастырскими у ворот робеет. Как будто стыдно ему за что-то. А за что непонятно. Снял Спирька шапку пред воротами, перекрестился. Дальше уж пошел с непокрытой головой. Зашел в ворота троекратно перекрестился на главную церковь св. Спаса, затем на церковь Рождества Христова, после на церковь Сретения Господня. И поклоны всем бил. Теперь можно уж и к отцу Спиридону.

 

Монах

Спирька был знаком с отцом Спиридоном. Дважды видел его у отца на машинном дворе, куда старый монах наведывался по невесть каким монастырским делам. А в монастыре у него не был, хоть и получил подробную инструкцию как и где его найти. Обошел Спирька храм Св. Спаса с левой стороны и направился к трапезной, что располагалась в дальнем конце монастырской ограды. А за трапезной, уж совсем в углу, небольшая пристройка с отдельным входом. Там и найдешь отца Спиридона. Так говорил отец. Вот и дверь нужная. Держится на одной верхней петле, а нижняя обломилась. Постучал в дверь Спирька тихонько. Тишина. Постучал сильней, вроде за дверью шумнулось.

-Погоди малость. Сейчас открою. Тут надо аккуратно, а то совсем её доломаю — донеслось из-за двери.

Дверь, чуть кособочась, отворилась и показался монах. Тут то Спирька и обмер. Смотрел на него старец четырьмя глазами. От страха Спирька совсем одеревенел, только и получилось пролепетать:

- Я, я, я вот тут при, принес

- Это ты Спиря. Давно тебя жду. Григорий Назарович вчера предупредил, что прибежишь. Чего же ты встал? Проходи. Гостем будешь.

- Петли я принес.

- Знаю, знаю. Проходи. Застудишь мне всё — сказал монах пропуская Спирьку внутрь и снимая с носа какую-то штуковину, которую Спирька принял за вторые глаза.

- Проходи вот сюда. Фуфайку снимай, обогрейся. Да и петли давай сюда. Чего мнешься?

Спирька зашел внутрь и отдал петли монаху. Пока тот отошел с ними к углу, успел оглядеться. Жилище монаха было совсем небольшим. Прямо перед входом стоял небольшой грубо сколоченный стол. На столе погашенная свеча, открытая книга, листы бумаги и перо. Над столом небольшое окно, сложенное некрупными слюдяными листами. Справа, в верхнем углу, горела лампадка, освящая лик всевышнего. Спирька только сейчас опомнился и торопливо перекрестился на лик. По правой стороне внизу, почти вплотную к стене, находился топчан покрытый рогожей. Над ним висела полка на которой стояло несколько книг. И топчан и полка были совсем простые, деревянные, из слегка обструганных досок. По левую руку от стола стояла небольшая скамья. Всю же левую стену занимала печь. Вернее её лицевая часть с топкой. Сама же печь видимо уходила в трапезную. Дверка печи была открыта. Дрова горевшие в ней отбрасывали сполохи и освещали все помещение. Перед печью и слева в углу лежали охапки дров. Чуть ближе ко входу, слева от открытой печной топки, стоял стул. Если все убранство кельи было нарочито аскетичным и простым, то стул был барским. Красного дерева, с высокой спинкой и подлокотниками с витиеватой резьбой. Судя по потертостям спинки и подлокотников, стул был очень старый. Однако здесь в каморке истопника выглядел монументально величественным. На стул, лицом к огню и сел монах.

-Ну что встал? Давай бери лавочку, двигай сюда поближе к огню. Садись. Вот так. Разговаривать будем, знакомиться. Мы же с тобой тезки. Ты кстати знаешь что значит имя Спиридон?

-Нет, не знаю — всё еще робея отвечал Спирька.

-Спиридон — имя греческое, означающее «надежный».

-А — потянул Спирька.

Монаху было видно, что Спирька хочет что-то спросить, но боится.

- Ну уж говори. Не съем я тебя.

- Отец Спиридон, а что это у вас было на носу? Как будто вторые глаза?

- Ах вот ты о чем. Это Спиря и есть вторые глаза. А для меня ещё и главный инструмент.

- А это как?

- Как тебе сказать. Вот например твой отец Григорий Назарович. Он кузнец. У него главный инструмент молот. Он им работает. А у меня главной работой долгое время было читать и писать. Это ведь я последние три года при здешнем монастыре в Старой Руссе. Вернулся, так сказать, по старости на родину. Я ведь рушанин. Родом отсюда. А до этого, я почитай тридцать годков жил в Антониевом монастыре в Новгороде. Там и постриг принимал и был приставлен к библиотеке при тамошней духовной семинарии.

- А что такое библиотека?

- Библиотека, Спиря, это собрание книг и рукописей. И по количеству книг библиотека семинарии при Новгородском архиерейском доме уступает только собранию сочинений Академии Наук в Санкт-Петербурге. Сначала я помощником был, а затем уже и заведующим этой библиотекой. Так что читать и писать мне по долгу приходилось много. Пока молодой да здоровый был, всё было ничего. А возрастом глазами слабеть стал. Плохо видеть. Но случай и добрые люди помогли. Лет так пятнадцать назад пришлось мне по делам рукописным да книжным бывать в Санкт-Петербурге в тамошней библиотеке Академии Наук. Там случай и свел меня с замечательным человеком. Звали его Иван Иванович Беляев. Сдружились мы. И как то раз пожаловался я ему на проблемы мои с глазами. Выслушал он меня и говорит: «Так я тебе попробую помочь.» И помог. А был в ту пору Иван Иваныч начальником Оптических мастерских в инструментальных Палатах. Он то мне и подобрал и сделал специальные стеклянные линзы и оправу к ним. В обычной то жизни я вижу неплохо. Справляюсь. А как читать что-либо или писать надеваю вторые глаза. А называется такой прибор — пенсне.

- А пенсне это по-каковски?

- Пенсне — это по французски значит защемляющие нос.

- А я одно немецкое слово знаю.

- И какое?

- Шмид. Это по немецки значит кузнец.

- И где ж ты его узнал.

- Так это, три дня назад был я у отца на машинном дворе. А тут как раз управляющий завода Франц Людвигович пожаловали. С проверкой значит. Узнать как двигается работа по сбору новой градирни. Ходил, всё смотрел. Строго так спрашивал.

- Постой Спиря. Франц Людвигович хоть и немец, но в России уж давно. По русски говорит лучше нашего. Зачем ему по немецки изъясняться?

- Не. Франц Людвигович по немецки не говорил, а только к нему недавно сынок из Германии приехал. И при нем был.

- А как звать, величать его?

- Зовется он именем Егор Францевич. И по русски ничегошеньки не понимает. А только ходит всё да пальцем тыкает. Мол, как это называется? А потом всё в книжечку записывает. Он то на отца и молвил: «Шмид». А уж как попробует сам по русски сказать, так потеха. Со смеху все и падают. А он ничего, как будто так и надо. Хмыкнет, да опять пальцем тыкать да записывать.

- Раз язык русский учит, значит надолго собирается остаться.

- А я вот ещё хотел спросить? Франц Людвигович сильно осерчал узнав, что Городской глава заказ в кузню дал первоочередной. Чтоб значит всех вперед. Чтоб по градирне всё остановили, а его заказ делали. Как он кричал! Мне говорит Городской глава не указ. И вообще запомните все: «Старая Русса — это не город. Старая Русса — это соль». Вот как понять, что Старая Русса не город?

- Я так думаю что Франц Людвигович немного погорячился. Хотя значительная доля истины в его словах есть. Не будь здесь соляных источников, глядишь и не было бы Старой Руссы. Хотя главное для города это все же люди и накопленный багаж истории.

- Накопленный багаж истории? Это как?

- Древний город Старая Русса Спирька. Не много на Руси городов способных тягаться с нашим по возрасту. А может и вообще один — Новгород Великий. Много и событий разных здесь бывало. Это и есть Спиря багаж истории.

- Отец Спиридон, а расскажите?

- Долго можно про это сказывать. Мать то не потеряет?

- Не, я все дела по дому сделал. До вечера свободен.

- Ну коли желаешь, да время есть — слушай. Только вот дровишек подкинем. А то прогорело всё.

Старик поднялся со своего места. Шагнул поближе к печке. Оценив взглядом охапку дров перед ней, выбрал четыре полена и сунул их в топку. Сухие березовые поленья, чуть помедлив, вспыхнули ярким пламенем, озаряя келью теплым светом. Огонь притягивал взгляд Спирьки и дарил ощущение тихого покоя и защищенности. Как в сказке с хорошим концом. Кряхтя старец вернулся на свой стул. Вытянул ноги к огню. Руки свободно легли на подлокотники. Как то весь выпрямился, приосанился. Лик его, обрамленный седыми кудрями и бородой приобрел вид спокойный и величавый.

- Ну так слушай, Спиридон. По народным преданиям, в стародавние времена пришли на нашу землю из Скифии два брата Словен и Рус. Долго они бродили по свету, пока не дошли до большого озера называемого Мойско. Словен переименовал это озеро в Илмер (Ильмень) в честь своей сестры Илмеры. Братья решили поселиться в окрестностях озера. Старший брат Словен со всем своим родом и челядью сел на реке, называвшейся Мутная, а потом переименованной в Волхов в честь Волхова, старшего сына Словена. Словеном был основан город Словенск Великий, позже названный Великим Новгородом. И стали с того времени скифские пришельцы именоваться словене, а реку, впадавшую в Илмер, назвали Шелони, по имени жены Словена. Другой же брат Словена Рус поселился на некотором расстоянии от Словенска Великого у соляного источника и основал город между двумя реками, назвав его Руса — по своему имени. Позже ставший называться Старая Русса. Одну из тех рек назвал по имени своей жены Порусья, а другую реку — Полиста, в честь дочери. И с тех древних времен потомки Словена и Руса стали называться словене и русы. Так то вот тезка. Правда это или вымысел, доподлинно ни кто не знает. На то оно и предание. По известным же рукописям упоминается Старая Русса с 12 века. Так что с очень древних времен живут люди в этих местах. Одно можно сказать, место это не случайное. Причина тому — соляные источники. В этом смысле Франц Людвигович прав. Соль стоит во главе угла. Во все времена Старая Русса добывала соль и торговала ей по всей Русской земле. А уж сколько событий за эти столетия бывали в Старой Руссе — не перечесть. Вот например монастырь в котором мы сейчас с тобой находимся и беседу ведем заложен был более шести столетий назад при новгородском князе Ярославе Владимировиче. А основателем его и первым игуменом был священноинок Мартирий. А триста пятьдесят лет назад при князе Василии Васильевиче Темном архиепископ новгородский Св. Евфимий перестроил монастырь и значительно расширил. А вот, например, казенный Соляной завод, на котором работает твой отец, по указу матушки-императрицы Екатерины Великой от 1771 года, открыт на месте древних соляных промыслов.

И тут Спирька поплыл. То ли от тепла идущего от печи, то ли от избытка нахлынувших на него рассказов, не способных сразу разложиться по полочкам в его ещё совсем юной головке. Только стали видеться ему в пламени то лики Словена и Руса, то князь новгородский Ярослав в кольчуге на белом коне. А старец, не замечая Спирькиного смятения, все вещал про нашествия то литовцев, то шведов. Про вхождение в состав Московского государства. То снова про соль, про железную сковороду, на которой она выпаривалась и что это отражено на городском гербе. Но Спирька больше ничего не понимал.

- Я пожалуй пойду. Темно уже. До свидания отец Спиридон.

-А, ну давай, давай. Беги. Григорию Назаровичу передай большое спасибо.

Спирька быстренько оделся, выскочил за дверь и побежал. Побежал к мамке, за печку, переваривать все услышанное от старца. Бежал вдоль монастырской стены, по живому мосту, по знакомым улицам, которые для него навсегда стали другими.

 

Егор Францевич

Спустя несколько часов, когда ночь уже вступила в свои права, на другом конце Старой Руссы, в доме управляющего Соляным заводом готовился отходить ко сну молодой человек. Звали его Егор Францевич. За окном моросивший весь день дождик сменился снежной крупкой. Ветер набрал силу, стучался в закрытые ставни. Ощутимо подмерзло. А в доме было тепло, царил покой и порядок. Молодой человек уже разделся и разобрал застеленную кровать. Взбил и поправил подушку. И только когда нагнулся к прикроватному столику чтобы задуть свечу, на вопрос не отпускавший его все последние дни, что что-то не так, был найден ответ. Ему не было холодно. Да, так и есть. Мне совсем не холодно. Сколько он себя помнил, в любое время года кроме лета, когда он ложился спать, ему всегда было холодно. Он мерз по вечерам в родительском доме в Ханау. Стучал зубами когда учился в Гисенском университете. Пытался согреться кутаясь в одеяло когда перевелся в Магбургский университет. Так выходило, что он мерз перед сном всегда. Столько сколько себя помнил. И только последние десять дней, когда он здесь в России в этом городке с двойным названием Старая Русса, он ложился спать спокойно и с удовольствием.

Интересный момент. Просвещенная, цивилизованная Германия, да и вся остальная Европа мерзнет по вечерам. А далекая и отсталая Россия ложится спать с удовольствием и даже не подозревает, что где-то есть такая проблема. Сказать, что европейцы жадные, все-таки будет не правильно. Они экономные. Они не тратят лишнего, откладывают на черный день, сберегают. А в России? А здесь похоже об этом даже не задумываются. Просто топят так, чтоб было тепло и комфортно. И все. Благо дров у русских хватает. Даже не знаю. Жить экономно — значит разумно. Так меня всю жизнь учили. С другой стороны, так приятно вечером забраться в теплую кровать и не трястись. Надо будет на досуге об этом подумать, но как-нибудь потом. Сейчас надо понять как быть, как себя вести на людях после сегодняшних неприятных, конфузных событий. Какой позор! Мне даже кажется, этот день я не забуду никогда. По крайней мере никогда ранее я себя не чувствовал таким ничтожеством. Да, страшный позор.

Началось это конечно же не сегодня. Это тянулось с первого дня по приезду сюда и должно было рано или поздно произойти. Слишком уж чувствовал себя самоуверенным Егорушка. Как это там у русских. Доверяй, но проверяй. Теперь хлебай полной ложкой. Да именно с первого дня. В тот первый день, я был безмерно счастлив. От встречи с отцом после стольких лет разлуки. От ожиданий новых возможностей и от самой новой жизни. От перспектив, о которых мне толковал отец, в этой стране. В тот день мы пожалуй в первый раз говорили с отцом по взрослому. И я был этому несказанно рад. Тогда же отец обрисовал мне свое видение моих дальнейших действий. В феврале следующего года он собирался в Санкт-Петербург, где встречаясь с нужными и весьма высокопоставленными людьми, постарается обеспечить мне протекцию на службу по какому-либо перспективному ведомству. Однако же, для того чтобы поездка могла иметь успех, мне следовало выучиться русскому языку. Пускай не в совершенстве, но хотя бы с возможностью вести любую беседу. Время мне для этого было отпущено три месяца. После двух университетов никакой учебы я не боялся. Были бы учителя. Вот здесь то и был подвох. Отец, целиком занятый в управлении заводом, уделять мне много времени не мог. А других немцев знающих русский язык, или русских знающих немецкий язык в Старой Руссе не было. Был правда в наличии немецко-русский лексикон Вейсмана. Но по нему языку не выучишься. Так появился на горизонте некто Пьер. Болтливый и франтоватый французик, обосновавшийся в Старой Руссе с десяток лет назад. Сначала он был выписан для обучения французскому детишек одним помещиком. Потом перешел к другому. Потом и вовсе осел в городе и давал уроки то там, то сям. По мере надобности. Немецкий язык Пьер знал не то чтобы плохо, а как говорят у русских — так себе. С ним то и договорился отец о занятиях со мной. В дневное время учил он французскому детей дворянских, а по утрам и вечерам согласился обучать меня русскому. Плату запросил не меренную и торг не помог. Знал ведь, что нет у нас других вариантов. Подлец. С самого первого дня знакомства с Пьером, симпатией друг к другу мы не прониклись. Не знаю как объяснить, но чувствовалась в нем какая-то лживость. Хотя при встречах оба старались вести себя подчеркнуто вежливо и обходительно. И как показали дальнейшие события, мое предчувствие меня не обмануло. Кинул таки подлянку, да так удачно, что конфуз мой надолго останется в памяти.

Жизнь моя стала протекать по следующему расписанию. С утра приходил Пьер и набрасывал мне кучу слов и выражений на какую-либо актуальную в повседневной жизни тему. Я это записывал и в течении дня старался их выучить. Как то само собой сложилось, что не особо доверяя Пьеру, я взял себе за правило сверять полученные от Пьера слова со старым словарем Вейсмана. Вечером же мы общались по пройденному материалу. С отцом тоже старался говорить по-русски, хотя и виделись мы с ним теперь обычно только за ужином. Если днем выпадало свободное время, обычно я шел гулять по Старой Руссе. Заходя во все открытые лавки терзал до белого каления приказчиков расспросами — а как это по-русски? Правда в большинстве своем они быстро смекали что к чему и старались увиливать от общения со мной. Тогда я шел к отцу на завод и донимал расспросами мастеровых. В общем погрузился я в обучение языку полностью. Так продолжалось до сегодняшнего дня. Намедни отец предупредил меня, что приглашены мы к обеду к местному помещику Клюеву. Обед предполагался деловой. Решался вопрос закупки леса для нужд Соляного завода. Но видимо заодно и ко мне, новоприбывшему, присмотреться да познакомиться. Смотрины в общем. Провинция есть провинция. Хоть она в России, хоть в Германии. Новостей и событий мало. Каждый новый человек вызывает неподдельный интерес. Так что к двенадцати часам я должен быть у отца на заводе, откуда бы мы уже сообща и выдвинулись.

Утро началось как обычно. Проснулся как всегда от того, что в соседней комнате Игнат, старый слуга, гремел дровами растапливая печь. Как будто это нельзя сделать потише и аккуратней. Нет всегда с грохотом, кряхтением и бормотанием. Ну да ладно, что с него взять — всю жизнь был солдатом. Завтракал в одиночестве. Отец затемно уходил на службу. Часам к десяти появился Пьер.

Учитывая, что в начале двенадцатого мне уходить к отцу на завод, урок был сокращенный. Один час вместо двух. Пьер предложил ознакомиться с темой домашних вещей. Ходили по дому, переходя из одной комнаты в другую. Записывали все, что попадается под руку. Тут и предметы сервировки стола, кухонная утварь, предметы личной гигиены, мебель и прочее. Пьер показывал какую-либо вещь, называл по немецки, потом по русски. Затем, пока я записывал, пытался каламбурить по поводу её, причем сразу на трех языках. Тупо и не смешно. Типа — вот он чайник, вещь очень нужный, каждому в хозяйстве может пригодиться. И все в том же духе. Настроение у Пьера было хорошее. Время летело незаметно. Да так, что я забылся и чуть было не пропустил время выхода к отцу. В результате начеркал я в своей книжице немерянно. Учитывая то, что писал не за столом, а на ходу, строчки прыгали и получилось коряво. Ничего. Потом разберусь и перепишу заново. Хотя список слов получился огромный. Оказывается в доме так много вещей. Даже и не подозревал.

Буквально вытолкав разошедшегося в обучении Пьера, до вечера разумеется, быстро собрался. И к двенадцати часам был у отца в конторе. Откуда мы и направились к Клюевым. Благо что нужный нам дом был недалеко. В пешей доступности. Иван Сергеевич, так звали хозяина, встретил нас радушно. Постоянно что-то говорил и все время улыбался. Пригласив нас в гостиную, познакомил со своей супругой, с труднопроизносимым для меня именем — Александра Герасимовна. Женщина по всей видимости бойкая, живая с отцом лишь поздоровалась и обменялась парой фраз. После чего отец с Иваном Сергеевичем устроились в креслах у небольшого столика в углу. А меня Александра Герасимовна взяла в оборот. Не смотря на то, что я вообще не понимал о чем она говорит, на меня сыпался ее речевой поток. Я старательно улыбался и кивал пытаясь выхватить из её речи хоть какие-либо знакомые слова. Ничего. За десять дней обучения русскому, мне казалось, что я уже что-то понимаю. Нет, это было не так. Видимо те слова, что я учил, не входили в её лексикон. То осматривая меня с ног до головы, то заглядывая прямо в глаза, она живо что-то мне рассказывала. Но что, я понятия не имел. Правда ответа от меня она видимо и не ждала. Несколько раз я пытался вставить фразу о том, что ничего не понимаю. Но каждый раз затыкался на её имени — Александра Герасимовна. Причем, первая часть её имени — Александра, сложностей в произношении у меня не вызывала. А вот выговорить Герасимовна, ну ни как не получалось. А хозяйка между тем продолжала рассказ. Между тем, Иван Сергеевич обращался к супруге «Шура». Вряд ли это было сокращенное имя. Ведь Александра в сокращении — Алекс. Наверное это какое-либо ласковое обращение, обычно принятое у супругов. Типа «котик» или «ласточка». Так что я не стал называть её таким простым именем и все пытался коверкать Ге-ра-си-мов-на.

Эта ситуативная пытка продолжалась минут двадцать, пока мужчины договаривались о делах. Но наконец то они закончили официальную часть встречи и нас пригласили за стол. Александра Герасимовна тут же оставила меня и присоединилась к супругу. С одной стороны я был несказанно рад, что испытание хозяйкой подошло к концу. С другой стороны я ощутил себя полным болваном в словесной баталии, по русски не сказав ни слова. Но оказалось, что основное испытание ждало меня впереди. К столу вышла дочь Клюевых. Её звали Машенька. Машеньке было на взгляд лет семнадцать. Может быть девятнадцать. Явно девушка на выданье. Она была полной противоположностью своей матери. Тихая, скромная, очень симпатичная девушка. Лишь только нас представили друг другу сразу стушевалась, не проронив ни слова. И я понял, зачем отца просили взять меня с собой.

Обедали впятером, по домашнему. Без слуг. Иван Сергеевич с Александрой Герасимовной и моим отцом оккупировали одну половину стола. Вели оживленную беседу. Судя по тому, что я несколько раз улавливал «император Павел», речь щла о Петербургском дворе и о политике. С другой стороны стола сидел я и напротив Машенька. Молча. Обед длился долго. Машенька время от времени поглядывала на меня с робким любопытством. Тут же смущалась и опускала взгляд в тарелку. Я мучался. Вернее я что-то ел. Честно говоря, даже не помню что. Автоматически тыкал вилкой, жевал. Но на самом деле просто мучался.

Ситуация предполагала, что я как кавалер должен если не развлекать, то хотя бы поддерживать какое-либо общение. Просто из приличия. Но Машенька молчала, хотя было видно, что ждет хоть какого то разговора. Я, особенно после общения с Александрой Герасимовной, забыл по-русски даже то, что уже освоил. Так продолжалось до тех пор, пока не принесли десерт.

На десерт был какой то сладкий пирог с ягодами и фрукты. Вазу с фруктами поставили с нашего края стола, но ближе к Машеньке. И тут я решился. Как раз утром, на занятиях с Пьером, я записывал в свою книжечку как будет по-русски «фруктовая ваза». Стараясь не привлекать внимания, я достал из кармана записную книжку и положил на колени. Вроде бы никто ничего не заметил. Машенька лениво ковыряла свой кусок пирога, видимо отчаявшись познакомиться со мной. Взрослые, на своей половине, вообще не обращали на нас никакого внимания, увлеченные своей беседой. Отлистав несколько страниц, я нашел ту, где было про фруктовую вазу. Буквы, написанные утром на ходу, прыгали, строчки ползли, но я нашел, прочитал и мысленно повторил про себя пару раз, чтоб не забыть, нужную фразу по русски. Потом тихонько убрал книжку и выждал несколько секунд. Потом кашлянул, обращая на себя внимание и обратился к Машеньке:

- Можно мне фруктовую вазу.

Разговор за столом умолк. Маша удивленно подняла на меня глаза и переспросила:

- Извините пожалуйста, что Вы сказали Егор?

- Можно мне фруктовую вазу — повторил я, сопровождая фразу показом рукой.

То, что произошло дальше длилось одно мгновенье, но у меня в голове разложилось на множество отчетливых деталей. Можно сказать незабываемых. Лицо Машеньки стало пунцовым. Салфетка, которую она держала в руках упала на стол. Вскочив и опрокинув стул она выбежала из комнаты. Отец открыв рот хлопал глазами. Потом грохнул рукой по столу и зашелся гомерическим смехом. Смеялся до слез качаясь на стуле так, что чуть не опрокинулся. Иван Сергеевич, евший яблоко, подавился. Вылез из-за стола, согнулся и кашлял, пытаясь продышаться. Александра Герасимовна тоже вскочила пытаясь помочь мужу. Стучала ему по спине, при этом смеялась чисто, от души. Взахлеб.

- Отец, что? Что я не так сказал?

Отец вытирая слезы и постепенно успокаиваясь:

- Ты попросил ночной горшок.

- Нет. Я попросил фруктовую вазу.

- Егор, по-русски фруктовая ваза будет так же как и по-немецки — «Fruchte vase”, а ты сказал — ночной горшок.

Тут я все понял. Видимо волнуясь, я прочитал соседнюю строчку, где речь шла об этом, не самом этичном предмете личной потребности. Не помня себя, ни с кем не попрощавшись, я сбежал. Очнулся уже дома. Меня колотило. Первое, что приходило на ум — это Пьер. Это он подстроил. Сейчас придет, я его убью. Потом успокоившись, схватился за записную книжку. Нашел нужную страницу. Фруктовая ваза и ночной горшок записаны рядом. Я просто сначала неаккуратно записал, затем невнимательно прочитал. Нет, видимо не Пьер. Сам ошибся. В этих каракулях, написанных на ходу, сложно не ошибиться. Наверное сам. Хотя где-то в глубине души, все равно кажется, что это подстроил Пьер. Не знаю как, но подстроил. Запутал меня своими дурацкими шуточками, вечными отступлениями от темы. Сбил с мысли. Вот я неправильно и записал. Вечером, когда он появился, я устроил ему разнос. Пьер клялся и божился, что он тут не причем. Видимо я был сильно на взводе и Пьер не на шутку испугался. А между тем физиономия у него была — довольная, как у нашкодившего кота. Ну да ладно. Всё равно ничего не докажешь. Сам виноват. Так стыдно мне не было никогда. Исчезнуть, провалиться. А какие разговоры пойдут? Что делать? Как быть?

Но вечером пришел отец. Сказал, что не делает ошибок только тот, кто ничего не делает. Что нет ничего страшного и все понимают — человек новый язык учит. Ну и что впредь мне будет наука. Прежде чем что-либо сделать или даже сказать — подумай. А если не уверен — проверь. Потом делай. Затем мы долго сидели, пили чай с вареньем и говорили о России. О загадочных русских. И я успокоился. А потом я пошел спать.

С этой мыслью молодой человек, по имени Егор Францевич Канкрин, уснул.

 

Эпилог

Спирька через год пошел работать у кузню к отцу на Соляной завод, но полноценным кузнецом так и не стал. В двадцать лет был записан в солдаты. А ещё через год, в апреле 1808, при осаде крепости Свеаборг был убит в случайной стычке со шведами. Кстати по результатам той войны, Финляндия перешла от Швеции к России на правах Великого Княжества Финляндского.

Старый монах Спиридон пережил Спирьку на год, тихо скончавшись в Спасо-Преображенском монастыре в окружении братии.

Егор Францевич, после описанных событий, некоторое время работал помощником у отца на Соляном заводе в Старой Руссе. После ссоры с отцом, работал сначала бухгалтером, а затем секретарем у предпринимателя Абрама Перетца. В 1803 году переведен в Министерство внутренних дел советником экспедиции государственных имуществ по соляному делу.

В 1809 году назначен инспектором иностранных колоний в чине статского советника.

В 1811 году, в чине действительного статского советника, был назначен помощником генерал-провиантмейстера.

В 1812 году стал генерал-интендантом 1-й армии.

В 1813 году — генерал-интендантом действующей русской армии.

В 1815 получил чин генерал-лейтенанта.

В 1823 году был призван на должность министра финансов на место графа Гурьева. Занимал эту должность до 1844 года.

В 1844 году ушел в отставку по болезни и возрасту.

Умер в 1845 году. Похоронен на Смоленском евангелическом кладбище в Санкт-Петербурге. По мнению многих экономистов и финансистов, был лучшим министром финансов царской России.

В 1839 году, найденный на Урале породообразующий минерал магматического происхождения, подкласса каркасных алюмосиликатов, фельдшпатоид, был назван Густавом Розе в честь российского министра финансов графа Канкрина — канкринитом.

По сведениям помощников и секретарей графа Канкрина, что в бытность его работы на интендантской службе, что в должности министра финансов, Егор Францевич был очень строг. Абсолютно не терпел, когда его отрывали от работы с финансовыми или любыми другими документами. При этом у него была одна интересная особенность. Углубляясь в изучение каких-либо бумаг, он постоянно напевал себе под нос незамысловатую фразу — фруктовая ваза, фруктовая ваза. Хотел ли граф в это время фруктов, или это было ничего не значащее выражение, никто не знал. А спросить все боялись. Просто знали эту его привычку. Если граф поет «фруктовая ваза», его лучше не беспокоить.

 

Конаковский район, Тверская область,

12 апреля 2020 г

Купить канкринит